Он приблизил губы к ее уху и тихо, но безоговорочно произнес:

— Ты этого хочешь так же, как я, иначе бы давно спала. Я же не собираюсь терпеть дольше, пошли со мной, или я выволоку тебя отсюда насильно.

Она пришла в ужас при мысли о том, что это может произойти и все ее соседки будут разбужены, и тем не менее, она не пошевелилась. И тогда он добавил:

— Твои вопли ничего не изменят, неужели ты до сих пор этого не поняла?

Нет, она поняла, что дальше ей опасно отстаивать чувство собственного достоинства. Ясно, что крики, действительно, ничего не дадут. Она поднялась и вышла за ним из комнаты, но затем остановилась в совершенно пустом и темном коридоре. Он у.е шел вперед, абсолютно уверенный, что она за ним следует. Когда же он понял, что ее нет сзади, то возвратился за ней. И странное дело, он вовсе не был зол, скорее удивлен.

— Может, тебе помочь? Непринужденность его вопроса взбесила ее.

— Я не пойду с вами, — воскликнула Ровена. — Вы уже отомстили мне сполна. Вы мстили по принципу «око за око», а значит, принуждать меня к сожительству теперь — нарушение вашего собственного принципа.

— А когда я говорил, что ограничусь этим принципом? После урока, который я преподал сегодня, тебе следовало бы быть умнее. Одним словом, раз я хочу взять тебя, я это сделаю. — Вдруг жесткая улыбка исказила его губы. — Черт возьми, зачем я вожусь с тобой. Ведь ты теперь обычная крепостная девка. И этим все сказано. Как любая другая крепостная — ты моя добыча. А это значит, что если я пожелаю задрать твои юбки и овладеть тем, что у тебя между ног, мне достаточно скомандовать: в койку — и через минуту ты должна быть там. Тебе все ясно?

— Да, но…

— Но, что?

— О, мой господин, — только и проговорила она.

— Однако ты трудновоспитуема. Впрочем, чего еще ждать от такой дуры?

— Я не дура, мой господин.

— Неужели? А по-моему, только дура может попытаться украсть у меня ребенка.

— Это не глупость, — возразила она. — Конечно, я поступила не правильно, но у меня не было выбора.

— Никто не приставлял к твоему горлу нож, — сказал он резко.

Ее предупреждали, что с ним не стоит спорить или оправдываться. Теперь он был зол и не склонен выслушивать ни извинения, ни попытки объясниться. Но она уже не могла сдержать себя и решила высказать все начистоту, какой бы ни была его реакция.

— Вы знаете не хуже меня, что я не крепостная, лорд Уоррик. Будь я крепостной, не колеблясь бы согласилась со всем, что вы сказали, и, быть может, по-другому восприняла бы ваш теперешний приказ, но, называя меня крепостной, вы не сделаете меня ею, ибо это не изменит моих чувств и не заставит меня признать за вами привилегии повелевать.

— Ты все время повторяешь мне: «у меня не было выбора, у меня не было выбора». Так вот, теперь его у тебя тоже нет.

— Тогда прикуйте меня к кровати снова, — сказала Ровена. — Ибо добровольно я никогда с вами не лягу. Этот ответ был безжалостным:

— В конечном счете, эти цепи помогали тебе, а не мне. Я предпочел бы преодолеть твое сопротивление, ибо мне вовсе не нужна твоя готовность. Нет, я хочу твоей ненависти и твоего стыда, когда ты наконец уступишь мне. И может случиться, ты еще будешь умолять меня о том, чего ты так желаешь сейчас.

От этих слов она побледнела, хорошо еще, что тусклый свет не позволил ему заметить это. И на нее нахлынули воспоминания об их последней встрече в постели, когда играючи он довел ее до такого состояния, что она совершенно потеряла голову и наверняка стала бы умолять его взять ее, если бы не кляп во рту. Да, такое состояние более унизительно, чем все остальное, вместе взятое. Но тогда она была прикована цепями и не способна противостоять его интимным ласкам, теперь же она будет сопротивляться, так что ему не удастся возбудить в ней это безумное желание — нет, она не станет его умолять. Никогда.

Почувствовав уверенность в себе, Ровена сделала глупейшую ошибку, сказав ему, что теперь такое невозможно. То был верный способ раззадорить его, чтобы он доказал обратное. И Уоррик уже собрался это сделать, когда в животе у нее заурчало. Ровена смутилась, особенно когда его взгляд вперился в ее живот.

— Когда ты ела в последний раз?

— Утром.

— Но почему? У тебя ведь было достаточно времени…

— Нет, перед тем как прислуживать вам в ванной, у меня времени не было, а после я почти ничего не съела. Я настолько устала, что мне хотелось одного: лечь и зализать раны.

— Но меня не стоит винить за то, что ты пропустила трапезу. Клянусь всеми святыми: следующую — ты не пропустишь. Можешь умереть с голоду — это твое право, но сперва ты должна выносить моего ребенка, который покоится в твоем чреве. Сейчас у тебя слишком мало мяса на костях. Попробуй пропустить еще одну трапезу — и я выдеру тебя так, что не сможешь сидеть.

В душе у Ровены зародилось сомнение относительно реальности этой угрозы: он произносил ее так, будто в любой момент готов привести ее в исполнение, но, угрожая слишком часто, уже не мог вызывать у нее прежний страх.

— Я не намереваюсь обречь себя на голодную смерть, чтобы избежать вашей мести.

— Умница. Потому что избежать ее тебе все равно не удастся. А теперь пошли…

— Я пойлу назад, в свою постель.

— Ты пойдешь со мной, и я уже предупреждал тебя, чтобы ты не смела меня прерывать.

На его лице появилась знакомая безжалостная улыбка. Такая улыбка вызывала в ней куда больший страх, чем все его угрозы, ибо в ней чувствовалось неумолимое наказание.

Он двинулся на нее. Ровена отступила.

— Неужели ты надеешься убежать от меня, глупая девка? — издевательски спросил он.

Она гордо вздернула подбородок:

— А почему бы нет? Все равно вы меня накажете. И наверняка я бегаю быстрее, чем такой тяжеловес, как вы.

И, прежде чем он успел схватить ее, она ловко увернулась и бросилась к винтовой лестнице в конце коридора. Только бы ей успеть добежать до зала, а там можно найти немало укромных уголков, где можно спрятаться. Но еще надежнее можно укрыться в погребе в основании замка. Ровена бежала что есть мочи вниз по лестнице, слыша за спиной его неотступные шаги. Она слышала его проклятия, чувствовала, как начинает срываться ее дыхание. Ноги несли ее сами, Ровена уже не управляла ими и вот-вот мола упасть. И тут она оказалась в ловушке. Дорогу ей преградил мужчина со свечой в одной руке и мечом в другой. Выглядел он не сильнее ее, но был по крайней мере на локоть выше.

От неожиданности Ровена остановилась как вкопанная. И тут же могучие руки Уоррика оторвали ее от пола, и она услышала, как он распорядился:

— Дорогу, Бернард. Отправляйся присматривать за кухней. И когда юноша удалился, она услышала его угрожающий шепот:

— Ну, теперь-то ты заработала себе наказание, но сперва… сперва я заставлю тебя поесть.

Глава 22

Кухня с потухшим очагом и редкими факелами, от которых тени только сгущались, казалась очень мрачной. Жалобно промяукал кот, стремительно выскочивший из-под их ног. Повар недовольно заворчал, когда его разбудили. Бернард поднял свечу у него над головой, чтобы облегчить ему пробуждение. А Ровена по-прежнему оставалась в плену властных объятий Уоррика. Каждый раз, когда она делала хоть малейшее движение, он воспринимал это как попытку к бегству и сжимал ее в руках еще сильнее.

Наконец он усадил ее на табуретку перед столом, и взгляду Ровены представилось соблазнительное изобилие пищи; правда, блюда не были разогреты, но ее голодный желудок все разно возликовал. Впрочем, пышный каравай, испеченный для утренней трапезы, оставался еще теплым и мягким, а смазанный маслом, он был бесподобен. В тарелках лежали еще тонко нарезанные куски жареного мяса, телячий бок, россыпь макрели, украшенная укропом и петрушкой и приправленная острым соусом, а сверх того — головка сыра, деликатесные груши, яблочный пирог и здоровая фляга эля.

— А почему нет куропаток? — спросил повара Уоррик, когда Ровена приступила к еде.